Поговорим / Стихи

Полюбите это лето
Обнимите эти дни
Их у нас совсем немного
Очень мало чёрт возьми

На фейсе - зарихтованный тридцатник
И печень бьёт тревогу в старый рельс,
Но я за розой лезу в палисадник
И мчусь к тебе чрез заповедный лес

И знаешь, мне плевать на тень преграды,
На лживость и неискренность речей
Я тот, скорей всего, с кем быть не надо,
Хотя, быть может надо, но зачем?

Романтика разбита на мгновенья
Избито всё, закаты далеки
Остались отголоски вдохновенья,
Запаянные в стремные стихи

Но я седлаю пони белой масти,
Кляну дракона матом по родне
И вывожу наивно слово "счастье"
В подъезде на заплёванном окне...

Тянется долгий день серым хвостом кота.
Люди уже не те, погода уже не та
Море не до колен - горы не по плечу ,
я без тебя не я в мире не том мечусь.
Вынутое нутро, скомкавшийся пакет.
Я без тебя бидон с камушками на дне
Кто – то как будто бы вечно спеша везде
тихо меня забыл в парке на лавке. Здесь
Слишком дожди мокры ,слишком тепло пальто,
травы не зелены, небо - и то не то.
Дворник метет не в такт слишком размокший сор.
Что -то идет не так. Если вглядеться – всё.

Наша улица коротка:
Пять высоток и три барака.
Если местного мужика
Не уважишь, то выйдет драка.

Здесь оставить немудрено
Душу, Господи Иисусе.
Не ходи к нам, когда темно.
В общем, лучше сюда не суйся.

Те законы, что ты читал,
Здесь еще не вступили в силу.
Это маленький филиал
Всей замкадной моей России.

Участковый не то, что пьян.
Просто носа сюда не кажет.
Мало ль местный какой буян
Превратит его морду в кашу.

Как стемнеет и до зари,
Всем здесь правит обычный жулик!
Мы не то, что бы дикари,
Но живем по закону джунглей.

Давай, ты будешь взломщица замков,
А я как будто буду вор деревьев –
Я буду из опилок, из брусков,
А ты – из шпилек, ножиков и перьев.
Ты будешь воровать сахар из квартир,
Из вазочек, пакетов, этикеток,
А я за сутки обходить весь мир,
Навьюченный охапкой старых веток.
Мы будем приносить к себе домой
Хрустящий вереск, горы рафинада,
Я украду все, все, все перед собой,
Ты – тоже, потому что нам так надо.
Набьем вдвоем добра себе в мешки,
До потолка, в шкафы, карманы, фляжки,
И будем вместе делать петушки
На тоненькой красивой деревяшке.
Когда все будет так невмоготу,
Что нечем будет людям удивляться,
Мы поднесем кому-нибудь ко рту
Свое лекарство заново смеяться,
Хвостатый мандариновый январь.
И сами, там, под треск метеоритов,
Себе подарим бедный наш янтарь.
И поцелуй – как лучший из молитв.

Я был глупее, был моложе, был беспечен,
Умел спать крепко, быстро и без снов…
Закат закончил первый майский вечер
И вечный мальчик Юра Шатунов.

Мелькнёт перрон, вокзал восьмидесятых,
Стекло вагона. Чая передоз…
Уходят в вечность бывшие ребята.
А на окне букет из белых роз.

Чего хотели? Джинсы? Чёрный бумер?
Чего достигли? Точки с запятой.
Звучит нелепо как-то: Юра умер!
А мне казалось, что я молодой…((((((((

Пустующих дворов тетрадные листы
осваивают дробь дождливых сожалений.
Там, очень высоко, где помыслы чисты,
от нас уже не ждут особенных умений.

Сноровки узнавать о главном между строк
не требуют спецы заоблачного "вкратце".
Нездешний мир готов оплакивать мирок,
в котором без нужды опасно оставаться.
В котором летний день зашторил домосед
в надежде, что беда не тронет безразличных.
В котором есть война, которой точно нет
в далëком далеке беспечности столичной.

Пока глагол "бомбить" не перестал творить,
приходится носить немаркие наряды.
Здесь главное теперь: успеть повременить,
не дать себя взрыхлить летящему снаряду.
Попала под замес древесная кора,
в каких-то двух шагах от Горловской Мадонны.
Как яблочки с ветвей срывала детвора,
так срезало огнём доверчивые кроны.
Смерть просит не своë наградой за нужду
в посредниках ходить, склоняясь над телами.
В обшивке слова "град" был дьявольский мундштук,
что взвился попыхтеть, поëрничать над нами!

В чëм сила, брат? В Слезе Господней, этот ком
рассыпался на рой посеребривший город…
Сегодня снова дождь! Как будто мы в былом.
И тот же общий план прилëтами исколот.
Не спрашивай, за что должны пойти на убыль!
Тверди, что этот день — счастливый выходной.
Тетрадочки дворов листают жизнелюбы,
и простенький сюжет внушает Проливной:
«Надежда есть...кап-кап…, пока непризывные
горазды выметать осколочную пыль.
Надежда есть, пока на вспышки грозовые
бросается...кап-кап...отчаянный мотыль.
Пока спитой чаёк старушки пригубили,
да пахнет молоком внучатая душа.
Пока ещё...кап-кап...с ума не посходили,
подвальной теснотой уставшие дышать».

Сирена голосит, как вдовы у могил.
Протяжному вытью не знаешь, что ответить.
Хватило бы дождя на то, чтоб сочинил
такую правду Бог, где нет войны на свете!

«Надежда есть...кап-кап...»

Дворик, соседка с бельем, турники, качели. Слесарь Семеныч поллитра несёт в каморку. Были же мы королями, на самом деле. Пели, орали, читали друг другу Лорку. Рвали басы, протирали подошвы кедам, злые зверьки, неспасенные тамагочи. Мамы учили нас не доверять макетам, редко когда получается то, что хочешь.

Рельсы, гитара, гудящий перрон, банданы. Вечные Питеры Пэны в линялых майках. Жизнь обещает быть классной, по свежим данным. Лето в наушниках, новые фотки в лайках. Мы же красивые, славные, что в итоге. Трасса, рябой дальнобойщик внутри кабины. Лижет волна загорелые наши ноги, дуют ветра в белокрылые наши спины.

Лес, муравейник, костер, рюкзаки, палатка. Хмурый лесничий — ну точно апостол Павел. Папы учили, что взрослым порой несладко, но ведь должно исключение быть из правил. Вечер, трамвай, супермаркет, кефир, "Коровка". У незнакомой девчонки глазищи-блюдца. Это такая серьезная маскировка — лица, которые старятся, но смеются. Как же мы раньше-то жили, лихие черти, маги, драконы, алхимики, пустомели. Но, игнорируя тяжесть бетонной тверди, были же мы королями, на самом деле.

Дворик. Промзона. Разбитое в кровь колено. Мальчик из форточки трижды помянут всуе. Слесарь Семеныч — очкастый, патлатый Леннон — ставит винил. Опускает иглу. Танцует

Закрываю глаза и смотрю про тебя кино.
Бесконечные кадры, странный калейдоскоп.
Мне друзья говорят: "Научись тормозить, родной.
Научись отключать, научись нажимать на стоп.
Поищи же кнопку - совесть, гордыня, долг...
а не то пойдёшь с вещичками за черту.
Это ж просто, бестолочь! Трезво и сухо - щёлк! -
и другой канал, и вовсе неплохо тут"
Только я топорщусь, фыркаю словно ёж
и смотрю в глаза им не разжимая век:
"Ну кому вы врёте? каждый из вас хорош!
Ведь у вас под веками - призрачный человек.
Никуда не денется, хоть триста лет моргай,
нажимай до одури, мантры читай, пляши
в закромах сознанья, пыжься как попугай
повторяя формулы липкой и важной лжи"...
Закрываю глаза и смотрю на тебя. Легко
проступают звуки, запахи и черты.
Иногда мне кажется - столько тебя - ни в ком...
У меня под веками снова смеёшься ты.